Он склонил голову в знак согласия.
– Во-вторых, – продолжала она, – ты должен признать, что в восстановлении твоего нынешнего статуса я сыграла весьма значительную роль.
Он вздохнул и кивнул, как верный слуга.
– Поэтому я полагаю, – произнесла Ирен, рассматривая свой гранатовый браслет, – что ты должен мне небольшую компенсацию.
– А именно?.. – Голос короля звучал уже не так смиренно, поскольку разговор перешел на обычные коммерческие вопросы.
– Мне тут весьма… приглянулись некоторые произведения искусства в твоей Длинной галерее – о нет, ничего такого, что касалось бы твоей семьи и предков. Так, всего лишь… незначительные картинки, которые мне кажутся очень миленькими. Боюсь, я стала сентиментальна. Я хотела бы получить сувенир на память о своем последнем визите в Богемию.
Когда Ирен вот так склоняет голову и глядит сквозь ресницы – жди беды, но король Вилли об этом не знал.
– Если это работы неизвестных мастеров, ты можешь взять их с моего полного позволения, – сказал он.
Да, эти работы можно назвать неизвестными, решила я, вспомнив, как Ирен вела меня по галерее и показывала полотна старых мастеров, притаившиеся среди фамильных портретов. Такой трофей заставил бы померкнуть даже бриллианты королевы Марии-Антуанетты.
– Еще одно, – сказала она. – Я желаю знать местонахождение той несчастной девушки, которую обвинили в смерти твоего отца.
– Я выяснил. Все эти восемнадцать месяцев ее держали в подземелье.
– Прощение – священное право королей, Вилли, – напомнила Ирен.
Он вздыбился:
– Она лишила жизни моего отца! Она была частью отвратительного заговора лже-патриотов Богемии, которые хотели изничтожить правление фон Ормштейнов.
– Которые лишь недавно сместили местных властителей Богемии, – подхватила Ирен. – Девушка служила всего лишь инструментом, как и твой недавний заместитель.
Король нахмурился:
– Кстати, что с ним стало?
– Ах, – беззаботно махнула Ирен рукой в перчатке, – его отправили в лучший мир. Так ты отпустишь девушку или нет?
– Она была просто пешкой, – согласился он ворчливо, – и впредь уже поостережется подобных поступков. Я ее освобожу.
Ирен кивнула.
– Это все? – спросил Вилли с нетерпением в голосе.
– Не совсем… – Ирен глянула на Годфри и на меня. – Во время пребывания в Праге я не могла не заметить, что Национальный театр ставит «Невесту призрака» Антонина Дворжака. Может быть, ты помнишь, Вилли, что я была вынуждена… внезапно отменить свое участие в предыдущей постановке этой чудесной оперы… из-за не зависящих от меня обстоятельств.
– Я помню, – прорычал он.
Ирен подняла голову, вся вытянувшись в струну, и повысила голос:
– Я желаю спеть эту партию, которую у меня отняли. Через неделю. И я желаю петь для очень узкой аудитории: мистера Нортона, мисс Хаксли и мисс Тёрнпенни.
В тишине, которая воцарилась после такого заявления, только я осмелилась заговорить:
– Ирен! Ты так давно не практиковалась! Даже ты не сможешь подготовить такую сложную партию всего лишь за неделю репетиций. Это сумасшествие. Забудь об этом.
– Ты сама все услышишь, не так ли, Нелл? – произнесла она, непреклонная, как Клеопатра, сидящая на троне со змеей в руке. – Я желаю устроить частное представление оперы целиком – и только для моих друзей.
– Разумеется, – ответил король. – Мистер Дворжак будет в восторге. А можно мне… присутствовать?
– Нет, – заявила Ирен вполне определенно. – Это не спектакль по велению короля, это спектакль по велению примадонны. Там будут только те, кого я захочу видеть, а ты не состоишь в числе моих любимых слушателей, равно как и твоя прелестная жена Клотильда.
Вилли склонил голову и просто спросил:
– Это все?
– Пока что да, – ответила моя подруга, поднимаясь с трона с грацией кошки, которая только что долго и сладко поспала.
Он встал перед ней и загородил ей дорогу, поставив одну ногу на постамент:
– Может ли смиренный король просить об одном благодеянии?
Глаза Ирен сияли, как драгоценные камни в ее браслете.
– Он может просить, но может не получить.
– Я прошу… лишь один последний вальс.
Наконец фарфорово-строгая осанка Ирен смягчилась.
– Это все? – Ее глаза заблестели, и она посмотрела на меня: – Моя дорогая Нелл действительно упоминала о том, что есть небольшая вероятность, что мне придется пройтись галопом по бальной зале с пражским Големом.
Затем она посмотрела на Годфри, стоящего рядом со мной, не столько спрашивая разрешения, сколько прося его последний раз проявить терпение, раз уж она окунулась в дела прошлого.
– Было бы забавно подтвердить догадку Нелл, – коротко ответил он.
Оглядев элегантную, но пустую залу, я не смогла сдержаться:
– Но у вас нет музыки.
– О, – сказал король ностальгическим тоном, что, должно быть, очень покоробило Годфри, – Ирен сама и есть музыка.
– Я буду счастлива, – сказала моя подруга королю, снова хитро блеснув глазами, – если ты попляшешь под мою дудку. – И она развела руки в танцевальную позицию.
– В очередной раз, – покорно заметил король, легко снял Ирен с постамента и закружил ее по отполированному мраморному полу, отражавшему каждое их движение.
Ирен начала напевать какую-то ритмичную мелодию, безупречно попадая и в ноты, и в танцевальные па, и они принялись вальсировать по залу – красивая пара, которой они когда-то были.
Когда я признала в мелодии «Императорский вальс», у меня захватило дух. Ирен подобрала музыку, подходящую не только для простого короля. Я посмотрела на Годфри, замершего рядом со мной. Он стоял так же недвижимо, как стояла Ирен, когда фальшивый король вызвал ее мужа на дуэль и когда столь же фальшивая Татьяна пригласила его на танец. В его лице или позе невозможно было прочесть ничего, кроме железного самоконтроля и концентрированной, но хорошо скрываемой бдительности.
Во всяком случае, улыбаясь Ирен, король держал ее на почтительном расстоянии. А моя подруга не то чтобы не замечала партнера, но вся была растворена в своей музыке, в своей роли, будто находилась на сцене.
А потом ее импровизированная мелодия закончилась. Они перестали кружиться и церемонно разошлись, после чего оба внезапно разразились громким смехом от нелепости ситуации. У Ирен даже смех был оперным – невероятное арпеджио, которое поднималось от диафрагмы, через грудную клетку к горлу. Она помахала пальцами у лица, словно стараясь сдержать порыв веселости, но безуспешно.
Король отступил от нее, хохоча от всего сердца, по-немецки, хлопая руками по бедрам, пока на его льдисто-голубые глаза не навернулись слезы.
В этот момент весь самообман, чрезмерная оскорбленная гордость, могущество и соперничество растворились под мягким бальзамом наконец-то достигнутого взаимного уважения.
Рядом со мной Годфри расслабленно выдохнул, почти неслышно шепнув:
– Все прошло.
– Все прошло уже давно, – возразила я, – а сейчас с ним покончено навсегда.
Ирен подошла и снова присоединилась к нам, простолюдинам, чему она была, судя по ее виду, рада. Но тут же она повернулась обратно к королю с только что пришедшей в голову идеей:
– Еще одно, последнее желание. Я хочу увидеться с твоей королевой. Ты уже говорил с ней после своего плена?
– Нет, – признался Вилли с внезапной серьезностью, стирая с лица последние следы веселья. – Она ведет себя… несколько взвинченно.
Он повернулся и приказал лакею пригласить королеву повидать «кое-каких старых друзей и его величество – нового».
Мы стояли в зале, благоухающем царственностью, и ждали женщину, которая имела над королем Богемии даже больше власти, чем Ирен. Мы ждали королеву.
Она появилась, вполне соответствуя своему титулу, – сильно изменившаяся женщина, втянутая судьбой в гораздо более трудные обстоятельства, чем те, для которых она была рождена. Клотильда бросила взгляд на человека в образе того, кто смертельно унизил ее, и ничего не сказала.
Вилли в свою очередь оглядел ее – и теперь там действительно было на что посмотреть.
Клотильда лишь смутно напоминала ту женщину, с которой мы с Ирен познакомились в Париже, и ни капли не походила на портрет, над которым мы так недостойно хихикали в Лондоне несколько месяцев назад. Она перенесла страдания и прошла обучение в школе Ирен Адлер. Это была совсем другая женщина, абсолютно иная королева – не та, которую знал и презирал поддельный Вилли. Ко всему прочему, косметическая магия Ирен превратила ее в действительно прелестную женщину.
– Моя дорогая королева, – сказал Вильгельм, подходя к ней. – Моя дорогая… жена. Я должен просить у вас прощения перед лицом этих дружественных свидетелей, – он оглянулся на нас. – Я был… одурманен. Я находился не в себе все эти месяцы, являясь мишенью для коварного заговора. Только сейчас я стал сам собой. Опасность, которой из-за хитросплетения интриг я подверг себя во время той безрассудной дуэли, заставила меня увидеть вещи в истинном свете. Если вы не против и дальше исполнять роль моей жены, если вы не против сделать наше супружество не просто игрой, но реальностью, я буду самым счастливым человеком на земле.
